Вторник, 19.03.2024, 06:06
Приветствую Вас Гость | RSS

Сайт МКОУ СОШ №2 с. Левокумское

Меню сайта
Форма входа
Зачисление в школу
Поиск
Мы поддерживаем
Образование



Наркотики это тюрьма и смерть

Наркотики это тюрьма и смерть

Все началось еще в школе. Я – левша. Меня заставляли писать правой рукой, били линейкой. Я хотел бросить вызов тем, кто был несправедлив ко мне, протестовал, скандалил, позволял себе разные выходки. К тому же, мне хотелось как-то выделиться, чтобы на меня обратили внимание. И я вел себя соответственно. Родителей и учителей я считал не то чтобы врагами, но людьми, которые меня не понимают. Они навязывали мне то, чего я не хотел делать. Я не считал нужным, например, изучать пение. Но это было обязательно, и никто не интересовался моим мнением. Это вызывало чувство протеста, который я не умел выразить, и мне просто хотелось сделать что-нибудь назло. До сих пор мне тяжело общаться с вышестоящими: разговаривая с ними, я испытываю дискомфорт, как в детстве, когда надо было объясняться с учителями.

Меня принимали только некоторые друзья, учившиеся, как и я, спустя рукава. Мы вместе гуляли, хулиганили, пили водку, чтобы выглядеть старше. Курили «план», потом пробовали таблетки. Это было похоже на алкогольное опьянение, только куда меньше неприятностей: ни запаха, ни головной боли. Таблетки давали ощущение спокойствия, расслабленности, непринужденности. Знакомые говорили: «Это ты еще не пробовал химии!» Вскоре я попробовал и ее. Особых интересов и увлечений у меня не было. На кружки и секции не ходил. Я искал другое – что даст мне ощущение веселья и собственной значимости. Водка приносила много удовольствия – застолья, дискотеки, приподнятое настроение. Но образ алкоголика – небритого зашмыганого типа с пивной кружкой в руке – был далек от моего «идеала». Зато наркоманы выглядели куда более респектабельными. Если они пили – тоже нажирались, но при этом выглядели «чистенькими». Им было не занимать неуязвимости, раскрепощенности и уверенности в себе, в их компаниях был какой-то особый микроклимат. И интерес к наркотикам, которые все это дают, со временем возрастал.

После школы я поступил в ПТУ. Начало учебного года надо было как-то отметить, а денег на водку тогда не оказалось. С приятелями я пошел по квартирам искать снотворное, вместо него подвернулся стакан мака. Попробовав опиум, я сразу понял: я нашел то, что мне нужно. Его воздействие казалось волшебством: сразу включалось мышление, фантазия, повышалась физическая и умственная работоспособность. А главное – я чувствовал себя на голову выше всех окружающих, к людям, не знавшим, что такое опиум, относился едва ли не с презрением: что они могли мне сказать! Я раскрепощенно общался с кем угодно и ощущал себя суперменом. Думаю, Президент Соединенных Штатов, окажись он поблизости, показался бы мне просто мелкой сошкой.

И чего я совершенно не мог понять – отчего за наркотики сажают в тюрьму. Моя бы воля – я засеял бы все поля опийным маком и ввел его всенародное употребление. Я не сомневался, что тогда украинцы стали бы супернацией. У меня не было сомнений, что наркоманами были все великие люди, включая Ленина: разве такую революцию можно совершить на трезвую голову? И потом – Владимир Ильич так здорово умел убеждать массы, раздавать обещания о светлом будущем. Он пользовался людьми, как заправский наркоман. И при этом казался больным, его любили и жалели. Только Гитлер, очистивший Германию от наркоманов одним махом, пообещав им бесплатный морфий, не вписывался в мою схему. Но какое правило – без исключений? Пока супернация наркоманов оставалась мечтой, и до выращивания мака в государственных масштабах дело не дошло, я решил делать свое счастье своими руками. Засеял маком клочок земли и стал ждать урожая. Однажды ко мне прибежал друг – в состоянии сильного возбуждения. Он попробовал «химию» (или «ширку») и явился сообщить мне, что это что-то особенное. Я бросился искать того же. Впервые сварил зелье. Жидкость получилась мутной, и меня охватил страх перед этим веществом: вдруг «кинет»! Уже тогда я стоял перед выбором: получить удовольствие или умереть. Я знал, что наркоманы умирают от передозировок. Но, поразмыслив, я решил, что это вряд ли может случиться со мной.

Уколовшись, я как будто оказался в невесомости. А наутро, протрезвев, ощутил невыносимую скуку и тревогу. Мне было неинтересно слушать обычные разговоры приятелей, привычные резко ценности потеряли в весе. Это случилось уже после первого укола. И я отправился искать «ширку». Каждый день я находил ее, кололся и «тащился» до вечера. Я делал это с радостью, видел в наркотике только хорошие стороны. Даже тюрьма, в которую, как я знал, частенько попадали наркоманы, казалась местом, исключительно романтическим – этакая «школа жизни». Я обрастал новыми знакомствами, узнавал, где добывать мак в больших количествах, регулярно ездил за ним и считал свою жизнь весьма интересной.

Отец тогда уехал в длительную командировку. Мама замечала, что со мной не все в порядке, но я чувствовал, что она боится в это верить. Чтобы успокоить ее, я говорил то, что она хотела от меня слышать: я очень быстро научился это понимать. Она считала происходящее со мной шалостью, и это вполне меня устраивало. Так я прокололся полтора года. Потом попробовал «ширку» с димедролом. Успел почувствовать «кумар», когда с «ширкой» возникли перебои. У меня начали возникать сложности. Но опиум по-прежнему делал из «просто Коли» «большого человека», и я не собирался от него отказываться. Я гордился тем, что я – наркоман. У меня была бурная жизнь со своими делами, заботами и проблемами. По сути все сводилось к тому, как достать «ширку», и где ее сварить. Но в «решении» этой «проблемы» была своя эйфория. Несмотря на все запреты, я шел искать наркотики. Это было так романтично: «Нас не остановит ни пуля, ни тюрьма, ни реанимация!» Даже на «кумаре» я чувствовал свою значительность: ведь обычным людям не приходилось испытывать того, что доводилось мне.

К тому времени я уже работал на электростанции, но работа была лишь прикрытием наркомании. Я работал, чтобы поддерживать видимость хорошего сына, внука, брата. Я старательно создавал образ занятого делового человека, всегда находил правдоподобную причину, чтобы пропустить какое-нибудь семейное торжество: поиски «ширки» отнимали слишком много времени, и я уже не мог позволить себе тратить его на родных и близких. На работу я ходил в основном из-за наркотиков. Такого огромного притона, как на нашей электростанции я не видел ни до, ни после. Наркоманов там было очень много. Собирались в заброшенном цехе, варили «ширку» на электроплитах. Частенько набиралось так много жаждущих «раскумариться», что плит не хватало на всех, приходилось долго ждать своей очереди. Из-за длительных отлучек на работе возникали неприятности, но я долго отделывался обещаниями (сколько себя помню, от меня только и требовали – пообещать, что завтра не опоздаю и приду трезвым). Потом я устал даже обещать, и меня уволили. Помню, я был не в состоянии написать заявление об уходе – только поставил подпись под текстом.

Наркотики отнимали так много сил, что их не осталось даже на то, чтобы прятаться и скрывать. Супер-работоспособность оказалась иллюзией: мое состояние менялось слишком часто и резко, приливы сил сменялись отливами, я хватался за все сразу и ничего не мог доделать. Меня уже не трогали никакие человеческие чувства. Вся жизнь вертелась вокруг поездок за маком, варок, уколов. Уважение окружающих я потерял, но это мало волновало меня. Я создавал себе «репутацию» в мире наркоманов. Там меня встречали с распростертыми объятиями, ведь им нужны были мои наркотики. Я не понимал этого, принимал их радость при виде меня целиком на свой счет. Я рисовал образ «отчаянного наркомана», который не остановится ни перед чем, чтобы добыть наркотик. По сути, я уже стал таким, и не заметить происшедшие во мне перемены было невозможно. Мама все поняла и написала отцу. Он вернулся домой. Я объяснил ему, что, действительно, «был грешок», но теперь, когда он приехал домой – а я так по нему скучал! – все будет по-другому. Первое время он верил мне, несмотря на рассказы матери о том, как я ее обманывал. Потом увидел, как я прихожу в невменяемом состоянии и вру прямо ему в глаза, что все «нормально».

Я уже понял, что наркомания – это болезнь. Мама пыталась лечить меня в хозрасчетном отделении наркодиспансера, но снотворные, которые там давали, вполне заменяли наркотики, и мое состояние практически не менялось. Летом перед армией я почувствовал, что подхожу к какой-то страшной черте, за которой – ужасная неизвестность. Контакт с родителями отсутствовал напрочь. Иногда я сутками не выходил из «варочных» квартир. Жизнь заключалась в том, чтобы колоться для поддержания мало-мальски сносного состояния. Во мне поселилось чувство страха: что мне делать со все возрастающей дозой? Тридцать кубов в день, плюс димедрол, плюс снотворные. Меня «кумарило» через пять часов после укола. Я страшно похудел, руки и ноги распухли. Появился страх перед физическими ощущениями. На «кумаре» я просто переставал соображать, что делаю, что происходит вокруг меня.

Мамин знакомый врач предложил полечиться в психиатрической больнице, сделать гемосорбцию. Но надо было подождать дня три дома, посидеть на реланиуме. Я согласился потерпеть. Пусть и через три дня – но мне помогут снять состояние, когда «ширка» нужна, как воздух. Два дня я ел снотворное банками, но не спал и почти не чувствовал облегчения. Родители решили, что я взялся за голову, и отлучились. Я сразу сорвался с места – искать растворитель. На беду это происходило в воскресенье, и магазин (кстати, расположенный рядом с отделением милиции) был закрыт. Недолго думая, я разбил стекло камнем и пролез внутрь. Завыла сирена. Я быстро схватил четыре бутылки и выскочил наружу. Вокруг магазина собралась толпа. Я побежал и сразу услышал: «Стой!» За мной гналась милиция. Но не мысль о тюрьме испугала меня в ту минуту – я запаниковал, что не успею «раскумариться». Я бросил в милиционера бутылку, потом – вторую. Он упал. Но меня все равно поймали. Только оказавшись в руках «стражей порядка», я понял, что натворил. До меня вдруг дошло, что тюрьма – это совсем не так романтично, как мне раньше казалось. Я схватился руками за голову и закричал.

В милиции у меня в кармане нашли мак. На меня набросились с вопросами и предложениями. Добивались, чтобы я назвал какие-то адреса, какие-то фамилии, признался в участии в каких-то преступлениях. Обещали дать за это мак. Я с трудом понимал, чего от меня хотят. Зато здесь я вспомнил, что у меня есть родители, и только они смогут мне помочь. Из милиции меня забрали под расписку. Следователь разрешил до суда полечиться, и я лег в психиатрическую больницу. Колоться мне не хотелось: пережитый стресс изменил направление мыслей. Боязнь потерять свободу, а с ней – все: время, молодость, близких – удерживал меня от уколов. Я задумался о том, что я делал, и увидел, что результат наркомании плачевен. Как далека была нынешняя реальность от моих прежних размышлений о преимуществах, которые дает человеку опиум. Наркотики уже привели меня к воротам тюрьмы. А друзья, которые, казалось бы, должны броситься мне на выручку, – не могли, да и не хотели помочь. Иллюзия, что я нужен товарищам-наркоманам, разбилась. Только родители любили меня и хотели помочь.

Я пролежал в психбольнице четыре месяца. Мне делали сорбции и различные процедуры. Думаю, врачи искренне хотели мне помочь. Даже пытались воспитывать. Но мои мысли были в таком беспорядке! Я понимал, что наркотики – это крах, и тут же начинал завидовать шизофренику, не один раз отсидевшему за наркотики, а теперь прописавшемуся в «психушке», куда брат доставлял ему «ширку». Что ни говори, а он здорово устроился: милиция не трогает, есть крыша над головой, трехразовое питание и наркотики – почти идеал! Подумать только, я завидовал шизофренику! Мог ли я предполагать такое, когда размышлял о роли мака в формировании супернации! Мне дали условный срок, и врачи настоятельно посоветовали идти в армию: они сами не верили, что я смогу полностью отказаться от наркотиков. Отец плакал: «Что я буду с тобой делать?» А я не чувствовал внутреннего желания уколоться. Тем не менее, вскоре отправился на квартиру к старым «друзьям». Укололись, побеседовали. На следующий день, проснувшись, испугался: и не хотел – а укололся. Я понял, что мне надо прятаться от наркотика.

Армия представлялась для этого идеальным местом. Там все знали, что я – наркоман, но это только возвышало меня в собственных глазах: единственный на всю часть человек, который пробовал наркотики! Моя хитрость, изворотливость, способность манипулировать людьми, умение раздобыть водку и коноплю делали мне авторитет среди сослуживцев. Ко мне обращались с просьбами помочь, и у меня снова возникла иллюзия, что я нужен людям. Я утешал себя тем, что не колюсь каждый день, а к конопле нет привыкания. Я считал это нормальным: каждый день курить коноплю, изредка выпивать и колоться. Если же конопли не оказывалось, я чувствовал сильный дискомфорт: я уже не воспринимал мир на трезвую голову, надо было хоть чем-то одурманить мозги. Однажды, напившись, я подрался и ранил ножом своего противника. Протрезвев, снова схватился за голову. Под арестом было много времени вспомнить все и подумать о том, что я делал в жизни. Когда приехали родители, я наобещал маме золотые горы: «И наркотики брошу, и сделаю все, что хочешь, только помоги!» Я знал, что ради меня она способна на все, и знал, как с ней разговаривать.

Но меня все-таки осудили. До последнего момента я не верил, что меня посадят. Даже когда везли в дисбат, думал – пугают. Они должны были понять меня и простить! Ведь я уже все осознал и раскаялся. Но они не простили. И я не мог никого в этом винить: я сам заслужил такое отношение своей подлостью и враньем. В дисбате наркотиков не было, и я не думал о них. Мозги работали в одном направлении: как тут выжить. Я старался зарекомендовать себя не тряпкой, а человеком. Не задумываясь, прибегал для этого к обману. Когда меня спросили: «Что ты умеешь делать?» – ответил: «Рисовать». Самое интересное, что, начав делать какие-то наброски по вечерам, я сумел развить в себе эту способность и вскоре даже перерисовывал иконы. Это помогало выжить. И согреться. Особенно зимой в казарме, где было минус пять. Мы спали одетыми, в шапках. Вши, дизентерия, желтуха – все это было обыденностью. Настоящая зона мало напоминала ту романтическую «школу жизни», какой она представлялась мне раньше. К тому же здесь не было наркотиков, за которые можно прятаться. Человек в зоне – как голый: какой есть, таким и кажется.

Родителям я писал жалобные письма, пытаясь подвигнуть их на какие-нибудь действия, чтобы сократить срок заключения. Вскоре я попал в госпиталь и комиссовался по болезни. Там встретил двух наркоманов. Вместе мы обманом выудили деньги у одного солдатика, к которому приехали родители. Но как обменять их на наркотики? Выйти из госпиталя мы не могли, единственный вариант – попросить кого-нибудь из прохожих, практически первого встречного. Но ведь он запросто может уйти с нашими деньгами и не вернуться. Мы присовокупили к деньгам записку, написанную по всем правилам психологии. Жаль, что этот уникальный «документ» не сохранился: он был составлен так, чтобы читающий не просто согласился – счел своим святым долгом принести нам наркотики. И записка сработала. Уколовшись, я не испытывал душевного дискомфорта: я не на свободе, поэтому уколоться – не грех. Вот выйду – тогда не буду. Мои приятели сидели с мечтой об уколе. Я рисовал себе другое: пойду на работу, познакомлюсь с симпатичной девушкой. Иллюзий насчет «интересной блатной жизни» у меня уже не было. И нарушать закон больше не хотелось – нахлебался я этой блатной романтики. Мне хотелось простых человеческих вещей. Хотелось искупить грехи. В дисбате нас посещали «свидетели Иеговы», говорили: «Это кара Божья, это за грехи!» Возразить на это было трудно: я знал, что сам во всем виноват.

Освободившись, я пошел в храм, поставил свечку. Я хотел начать жизнь сначала. За три года моей службы и заключения мир изменился, и это было интересно. Я ходил и наблюдал весь этот «рынок» и «изобилие». Работать устроился слесарем. Но хотелось чего-то другого, и, если честно, просто более легкой жизни. Из цеха постоянно тянуло на пляж или в кафе, повсюду были соблазны. Я обнаружил, что многие мои сверстники уже ездят на «мерседесах». Встретил и старых друзей. Увидев, до какого состояния докололись они за время моего отсутствия, я подумал, что дисбат был для меня скорее благом. Они совершали подлости даже по отношению друг к другу, что было несовместимо с моими представлениями о «чести и достоинстве наркомана». Чем больше я интересовался «новым миром», тем больше разочаровывался в нем. «Выручала» водка. Выпив, я воображал себя таким, каким хотел. К наркотикам возвращаться не хотелось. Даже не хотелось иметь ничего общего с наркоманами. Но тут я почему-то решил уколоться в последний раз: вспомню былое и брошу окончательно. Этот укол снова перевернул мозги. Года два после него я чередовал водку с наркотиками, убеждая родителей, что я – не наркоман: работаю, приношу домой деньги, ну и что – что выпиваю и покалываюсь?

Потом я снова плотно «присел». Зарплату отдавал маме, но каждый день выпрашивал деньги под разными предлогами: то на кино, то на кафе. Вскоре понял, что возвращаюсь к прежнему, и испугался. Я знал, что наркотики оборачиваются тюрьмой. Мама предлагала мне лечиться в экспериментальном лечебно-реабилитационном центре, но я не верил в успех: «Все наркологии одинаковы!» Я помнил, как лечился в наркодиспансере – в обычном и хозрасчетном отделениях. В последнее я приезжал на так называемый дневной стационар. Утром кололся в ванной, потом ехал за законной порцией реланиума и снотворных. В аптеке их не продавали, а чистая «ширка» меня уже не «тащила». Вот я и «лечился» – с большим удовольствием. Если так было в «хозрасчетном» отделении, почему в «экспериментальном» должно быть иначе? Между тем петля вокруг моей шеи затягивалась все туже. Я уже не мог ничего делать без наркотика. Прогуливал работу, влезал в долги. В конце концов, я согласился поехать попытать счастья в экспериментальный центр. Первое, что я там увидел, была группа пациентов, которые шли играть в футбол: с мячом в руках, румяные. Будто я попал на спортивную базу. Спорт и групповая психотерапия – этого мне еще не доводилось видеть в больницах. Вскоре я сам ходил отжиматься в спортзал и бегал кроссы с другими пациентами. Меня радовала мысль, что никому из встречных и в голову бы не пришло, что это бегут пациенты наркодиспансера.

Наступил момент, когда я почувствовал себя «здоровым». Это, конечно, было сильным преувеличением. Просто я в то время увидел, что есть противовес «ширке». Но еще не различал, когда во мне проявляется человеческое, а когда – наркоманское. Я завысил свои достижения, решив, что наркотики теперь для меня неопасны, поскольку я веду исключительно здоровый образ жизни. Но в моих мозгах еще не укладывалось, что ни разу в жизни я больше не уколюсь. Я стал ездить на работу из Центра. Мой энтузиазм быстро улетучивался под давлением жизненных трудностей. У меня была работа и дом, но где же радость? Колоться нельзя, иначе – тюрьма и смерть. Но и без «ширки» не было «радости» в жизни. Я еще не приобрел других ценностей. Во мне еще мало было человека, больше – наркомана. И я позволял ему брать верх. Меня мучил вопрос: что делать, чтобы не колоться. Я не знал, что делать со своим «хочется». Рисовал в своем будущем цветущие сады, но ничего не делал, чтобы они выросли, и желания оставались желаниями. Я стал допускать мысли о наркотике и порой забывал, какие последствия имеет наркомания. В памяти всплывали красочные переживания, мучила ностальгия по уколу. Сергей Викторович заметил это и сказал: «У Вас уже пошел обратный процесс». Но мысли о наркотиках захватили меня, и однажды я наелся снотворных. Меня выписали.

Дома я пришел в себя и понял, что упустил шанс, который мне дали. Мне было жаль того, что я потерял: доверия и человеческого отношения. Я называл себя ничтожестовм, ругал за неблагодарность, не спал ночами. Это была какая-то моральная абстиненция. Я не кололся, сидел дома, и все равно мне было плохо – я не мог понять, отчего. И тогда я решил уколоться – чтобы хотя бы понимать, почему мне плохо. Раз я не нахожу для себя ничего в «трезвом» мире, пойду в наркоманию – там я все знаю и чувствую себя, как рыба в воде. Неделю я просто убивал себя. Я уже не искал себе оправданий – иллюзий меня лишили в Центре – кололся просто так. Стыдно было смотреть людям в глаза – я ведь был «наркоманом», а значит – «ничтожеством». А раз так – терять нечего. Я готовил себе такие дозы, что наркоманы, с которыми я кололся, просили меня уйти в подъезд – боялись, что я умру прямо у них в квартире. Наркотик стал для меня средством ухода от собственного сознания. Я уже не мог не видеть всей гнилости наркоманской среды, где все обманывают и предают друг друга ради нескольких кубов «ширки». Сколько суеты было вокруг нее! А скольких она уже свела в могилу! Чтобы не думать об этом, я снова кололся – и проваливался куда-то. А когда приходил в сознание – вокруг меня медленно, как на фотобумаге проступали детали ужасной картины: изможденные люди суетились вокруг банки с зельем, повсюду валялись шприцы – и все это напоминало фильм ужасов.

Здесь мне вспоминалась другая жизнь, которую я видел в Центре. Я кололся, но вспоминал пережитые там события и чувства, которые начинали во мне зарождаться. Я думал: я еще такой молодой, неужели в двадцать четыре года я должен поставить на себе крест? Ведь я прекрасно вижу, что стоит за «кайфом»: ложь, предательство, цинизм. Для наркомана нет черты, которую он не мог бы переступить в поисках наркотика. Даже пойти на убийство из-за наркотика – это лишь вопрос времени. По-видимому, это понимали и мои родители. Однажды, когда я пришел домой «раскумаренным», они сказали: «Мы хотим видеть сына. А наркоман нам не нужен. Если ты хочешь умереть – делай это не у нас на глазах. Не мешай нам жить». Я пытался давить на них: «Вы сами меня неправильно воспитывали, сами виноваты, что я – такой. А теперь выгоняете?» Но отец ответил: «Если захочешь бросить наркотики – всегда помогу, как человеку. А наркоману помогать не собираюсь».

Начались мои скитания. Я пошел к брату, но он не впустил меня, сказал: «Приходи в нормальном состоянии, тогда поговорим». Своим «друзьям» я тоже не больно нужен был без наркотиков. Передо мной стоял выбор: либо доставать «ширку» любым путем (а это – тюрьма и смерть), либо попытаться госпитализироваться в Центр. Но туда меня отказывались принимать, говорили: «Попробуй сам решить хоть одну проблему». Я отправился к приятелю, с которым вместе работал, попросил меня приютить. Он согласился, но поставил условие: никаких наркотиков. Мы жили у него на даче. Там я «спрыгнул» и помогал ему делать ремонт. Места, где были наркотики, старался обходить стороной. Мы нашли работу на автостоянке и еще подрабатывали на ремонтных работах. Родители увидели, что работаю и не колюсь – пустили домой. Я радовался, что у меня что-то получается. Но как-то раз шел с работы уставший, деньги были в кармане, и я снова подумал: уколюсь – уже точно в последний раз. И снова этот «последний раз» оказался первым в очередном загуле.

Из дома пришлось уйти. Вернуться к другу я тоже не мог: он уехал на море, а я, оставшись один, напился водки с таблетками, и пока был в невменяемом состоянии, с дачи пропали велосипеды. Не оставалось ничего иного, как жить на улице, воровать яблоки в чужих садах и продавать их на рынке. Но и это вскоре закончилось. Начались холода. Наступил октябрь – месяц, в котором я родился. В свой день рожденья я проснулся в каком-то подъезде. Надо мной стоял незнакомый мужик, на лице его была недвусмысленная ухмылка: такой молодой – и так опустился! На «кумаре» пришел я домой – даже колоться уже не хотелось. Попросил родителей помочь, чувствовал, что умираю: еще чуть-чуть – и все. «Спрыгивал» дома, и через день ездил в Центр. Туда по-прежнему не принимали. Сергей Викторович спрашивал: «Зачем Вы хотите лечиться?» – «Я боюсь умереть.» – «Если Вы понимаете, что умрете, значит и сами можете бросить наркотики.» Но мне необходима была их помощь! Я приехал снова и пришел к Леониду Александровичу: «Возьмите хоть на неделю!» Мне дали еще один шанс.

На этот раз я начинал уже не с нуля. Я видел себя в истинном свете, осознавал, что я – наркоман, такой же, как и все. Я знал: то, что я делал, не давало мне права называться человеком, и старался заработать уважение. Я понимал, что для этого надо: слова не должны расходиться с делом. Нужно было учиться все доводить до конца, чтобы научиться уважать себя самого. Я стал хвататься за любую работу, чтобы заслужить доверие. Я уже не ждал, что мне принесут его на тарелочке. Я приобретал новые ценности, а путь к уколам для себя закрыл: решил, что мой «последний» укол – не в будущем, а в прошлом. Сначала мне помогали научиться ограничивать себя в своих непомерных желаниях и требованиях к жизни. Потом я стал различать, что я могу себе позволить, а что – нет. Какое-то время я даже боялся выходить в магазин. Потом свобода перестала пугать, поскольку я стал овладевать своими желаниями. Наркомания – болезнь хроническая. А самое трудное для наркомана – отказать себе в чем-нибудь. Когда я научился отказывать себе – меня стали больше уважать.

Я сравнивал свое положение в центре с тем, что оставил в прошлом, и радовался, что ко мне снова стали относиться, как к человеку. Разумеется, все это происходило не само по себе, каждый день на группах психотерапии я пытался разобраться в себе, понять что-то новое. Как-то на группе Сергей Викторович сказал: «Представьте, что в трудную ситуацию попадает нормальный человек. Он принимается искать выход. Это можно смоделировать так: у него в руках – связка ключей, и он пробует отмыкать ими разные двери, пока не найдет ключ, который подходит к замку от двери, ведущей на свободу. Наркоман же всегда пользуется одним ключом – от двери, за которой – наркотик. Поэтому он никогда не выйдет на свободу. Когда вы перестанете пользоваться этим ключом, вы сможете отпереть нужную дверь.» В последнее время я забыл, что у меня есть этот ключ. Я знаю, что за этой дверью: тюрьма и смерть, и если я войду туда – назад могу уже не выйти. Поэтому я всегда пытаюсь найти нужный ключ от нужной двери. Иногда какой-нибудь вопрос мучает меня неделями. Но я ищу выход, и рано или поздно нахожу его. Это нравится мне. В жизни много разных ситуаций, но именно это и делает ее интересной. Может быть, смысл жизни в том и состоит, чтобы решать разные задачи, которые она перед тобой ставит. И мелкие, и глобальные. И сам процесс решения этих задач теперь доставляет мне огромное удовольствие.

Сейчас я работаю в Центре кочегаром. Если использовать военную терминологию, это – твердая позиция, которую мне удалось занять. Я знаю, что должен готовить себя к продвижению вперед. Но эта позиция будет моим тылом. Мне хорошо в Центре, но рано или поздно я уйду из него в мир, и мне надо к этому подготовиться. Я понимаю, что сделал только первые шаги, и дальше, наверное, задачи будут сложнее. Но в жизни, как в шахматах – чем сильнее соперник, тем интереснее играть.

Nesterenko.by.ru


Николай

Приветствие
Осталось...

Гость, мы рады Вас видеть.

Пожалуйста зарегистрируйтесь или авторизуйтесь!

Посетите эту страницу

Старая форма входа


Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Праздники России
Погода
Левокумское

Друзья сайта
Аудитория нашего сайта


Статистика
Архив записей

Copyright MyCorp © 2024



Министерство образования и науки России Российское образование Федеральный институт педагогических измерений Рособрнадзор Дискуссионный клуб Федеральный центр тестирования Региональной центр обработки информации ЕГЭ ГИА Наши дети Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков Государственный антинаркотический комитет Банк данных о детях-сиротах Молодёжь Ставрополья Фонд социальной поддержки населения Ставропольского края Работа в России Госуслуги26 Госуслуги Электронная очередь в ОУ

free counters

Счетчик PR-CY.Rank Проверка сайта

Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!
Владельцы и создатели данного сайта не несут ответственность за использование ссылок и информации, представленных на этом сайте. Данный проект является некоммерческим, поэтому авторы не несут никакой материальной ответственности. Вся информация и ссылки представлены исключительно в рекламных и ознакомительных целях и предназначены только для просмотра. ПРИ ИСПОЛЬЗОВАНИИ МАТЕРИАЛОВ С САЙТА, АКТИВНАЯ ССЫЛКА НА НАШ САЙТ ОБЯЗАТЕЛЬНА!